Отзыв. Последний Самурай. Длинно, скорее всего нудно и - чистейшее имхо=)
поэтому под кат.
читать дальшеА вообще самой пошло-ожидаемой(ожидаемой, оттого и пошлой) реакцией стало бы, наверное, немедленное забалдевание от "всего японского", крики "ну почему-у?!" в низкое еще-зимнее небо и перекос взглядов на всю историю оптом - совсем не в пользу Запада, понятное дело.
Первые полчаса не думалось вообще ничего сложнее "Ух-х...". Потом что-то начало слегка коробить.
Фильм цепляет тогда, когда за отлаженной системой грузов и противовесов из сюжета, непосредственно реплик и спецэффектов, направленных исключительно на то, чтобы пронять зрителя, мелькает что-то, хоть что-то кроме. Когда все продуманно, добротно и правильно, неприятно становится уже от этой самой положительности. Наверное, в "Самурае" все же было это самое "кроме". Или нет? Может, сама тема вывезла. Может, и у нее не получилось. Они же таки не удержались от своеобычного мыльного хэппи-энда в самом конце. Император типа все понял, нехороших дядек прогнал, и настала на Островах тишь да благодать. Уже похоже на насмешку, если вспомнить, чем все в итоге кончилось. Гораздо честнее, имхо, было бы оставить так, как есть - как оно должно было быть на самом деле. Кацумото похоронили, да, и поскорбели как положено - но и капитана(как его там, кстати? Олдгрэм?) добили. Как последнего самурая. Как врага. Как свидетеля, в конце концов. И император как был безвольной марионеткой, так ей и остался(и, кстати, что это за фамильярность в конце 19 века? Точно не скажу, но оченно сильно сомневается мне, что тогда советники могли так открыто им вертеть. Хотя - Голливуд...).
И еще настойчиво бьется, что современные улыбчивые японцы - вовсе не потомки самураев. Скорее они похожи на ту толпу рабски - плебейски, в самом худшем смысле слова - покорных солдат. И что вся культура, которой мир так восхищается - лишь остатки наследия, которые не успели растерять. И что за внешней глубиной - цепь давно ставших бессмысленными ритуалов на потеху внешнему миру и бальзамом на собственную самооценку. За бездонной с виду пропастью - только наспех закрашенный черным картонный задник театра. Да, трудолюбивые. Да, восприимчивые. Но - не те.
С другой стороны, такое можно сказать практически про всех. Особенности культуры давно перестали быть достоянием только одной нации. Глобализация, чтоб ее. Сейчас нация, в которой зародилось какое-нибудь значительное течение, в лучшем случае выступает в роли музейного хранителя. И купоны стрижет. Шьет на фабриках национальные костюмы и проводит репетиции действ и ритуальных плясок по жесткому графику. При стандартизации подходов к образованию своя культура и проч. все больше вымывается из менталитета, плюс то, что под носом, всегда воспринимается как минимум без особого пиетета - вот и получается, что последние самураи бывают только иными - иноземцами, иноверцами... инопланетянами, наконец=) Воспринявшие и впитавшие все как откровение, а не как надоевшие занудные присказки.
Иногда уверенность в том, что окружающим по сути нет дела ни до чего и ни до кого, кроме себя-любимых, может повернуться к тебе своим толстым задом и дать хорошего пинка под... хм, повтор. Тогда - под дых
То есть... сидишь ты, никому не мешаешь, никого особо своими тараканами не интригуешь, развлекаешься в свое удовольствие, жизнь прекрасна и удивительна, солнце зеленеет, травушка... ну вот, опять какие-то галлюцинаторские вывихи полезли. Сидишь, в общем, лежишь, стоишь на ушах - не суть. А потом выясняется, что кто-то почесался, везде сползал, сверил, просмотрел и сравнил. И нашел. И обронил мимоходом.
Во-первых, чувствуешь себя сбрендившим нудистом, припершимся на строевые учения. Неуютно и... общипанно, что ли.
Во-вторых, не знаешь толком, что делать - то ли пинать сладко дрыхнущую паранойю и начинать шифроваться, то ли состроить физию кирпичом и жить дальше.
Скорее всего, второе. Ибо лениво и в общем-то фиолетово. И все равно как-то не по себе.
Даже ЖЖ падает, когда мне приглючивается чего-нибудь чиркнуть. Даже ЖЖ!
Про дневники, с невозмутимым видом чавкающие длинными умейлюками и пристойного размера постами, речи уже вообще нет.
Раздражает отче, третий день пытающийся навести порядок в моей жизни. Заняться нечем, так сразу, ах-ха. Раздражает квиддич. Ну ка-ки-е могут быть flying styl'ы у стремительного перемещения на доисторических швабрах из одной точки в другую? Раздражает лингва. Особенно сильно она раздражает в комплекте с вордом, раз за разом выводящим этот клятый буфер обмена. Он что, совсем неотключаемый? Раздражает, наконец, время. Половина первого, и раньше четырех из дома не сбежать.
Закончив потакать своим дизигнерским вывертам, наохавшись по поводу новых примочек и функций, наконец-то сляпала двучленное семейство - гарридрачное, конечно. Пнув Драко развивать логику, терпеливо разглядывала подозрительно красный цвет (первого же!) получившегося зелья. Заставила выпить. Так я и знала! Приворот!
...и вот уж где во весь рост встает вопрос о том, кто будет чью фамилию брать.%)))
Интересно будет посмотреть на все через несколько лет, когда у тех, кто ведет дневники сейчас, вырастут(родятся, для начала, ну да ладно) дети, которым, вполне возможно, тоже захочется вести свой ЖЖ. Вытанцовывается довольно любопытная картинка%)
Конечно, если ЖЖ-поветрие окажется настолько долговечным.
Во сне только и делала, что меняла дизайн дневника, спорила о разнице между лиловым и голубовато-сиреневым и пыталась нащупать контакт с одной замужней мадам, с которой когда-то было очень здорово рядом.
Продолжение вчерашнего бредового настроя и бредового дня, наверное.
Как очарованно она любуется на себя в зеркало, как нежно перебирает свои волосы, как легко кончиками пальцев касается своих щек, губ, век, как жадно тянется за своими нежными, вяжущими прикосновениями...
Она почти одержима, она трогает себя с неистовой нежностью, она трогает себя с неистовой жадностью, она трогает себя так, будто не верит, что имеет на это право, она накрывает ладонями свои груди и почти больно сжимает их. А потом она запускает трясущиеся пальцы в волосы.
- Рыжая, Мерлин мой, что же такое делается, Лили, как ты прекрасна...- она сама пугается своего хриплого шепота, так пугается, что начинает смеяться - надрывно, почти истерически, до слез, маленьких, колючих от количества соли, мутных от страха, - и вид слез немного приводит ее в себя...
- Ш-ш, малышка, не плачь, - она так нежно стирает слезы с собственных щек, она так бережно обнимает сама себя руками за плечи - как будто ей холодно, как будто она никак не может согреться. - Я так хотела увидеть тебя, так ждала тебя, моя сладкая...
Она подносит руку к глазам и рассматривает ее так пристально, будто впервые увидела, а потом осторожно целует ямку возле запястья, невесомо касается основания ладони, покрывает поцелуями каждый палец, облизывает их, нежно посасывает, поглаживает губами - и когда она отрывается от своей руки, чтобы с торжеством взглянуть на себя в зеркало, ее глаза лихорадочно блестят, а губы алеют от прилившей крови.
Она неловко стаскивает с себя свитер и отбрасывает его в сторону; трясущимися руками она поправляет нежно-рыжие волосы и медленно расстегивает лифчик - и у нее перехватывает дыхание, она не может отвести взгляда от алых сосков на бледно-розовой коже.
Она легонько поглаживает их пальцами, она обхватывает груди ладонями и укачивает их, как спящих щенков, и с вызовом смотрит в глаза своему отражению - она такая бледная, такая... рыжая...
Продолжая гладить себя одной рукой, другой она касается зеркала - прохлада стекла для левой и шелк кожи в пальцах правой... Она с трудом подавляет истерику. Похолодевшие пальцы возвращаются к соскам, она щипает себя, и - от боли, от прохлады ли - тихо ахает.
Руки неторопливо рисуют круги на коже, она поглаживает свой живот, трет ладонями бока в неловкой попытке обнять себя, ее пальцы все сильнее вжимаются в кожу, оставляя розовые следы - на ее глаза наворачиваются слезы.
Ее руки ныряют в джинсы и с силой впиваются в ягодицы, она терзает их и всхлипывает, готовая закричать:
- Лили, прекрати, ты же сейчас поранишь себя, - но всхлипывает только от наслаждения, ее руки давно живут собственной жизнью, они гладят ее бедра, ее талию, снова вверх по животу поднимаются к бледной груди, она трогает себя, поглаживает, она трется щекой о свое плечо и, повернув голову, легонько его целует...
- Такая нежная, Мерлин мой... Лили, ах, Лили, что же ты со мной делаешь... Мерлин мой...
Сжав груди в руках, она подносит их к губам и благоговейно целует.
Пальцы с трудом отрываются от нежной кожи, она дергает молнию джинсов, борется с пуговицами и гладит, гладит, гладит себя...
Перешагнув через упавшие на пол джинсы, она рассматривает себя блестящими от слез глазами, ее пальцы касаются ярко-рыжих волос внизу живота - она намного ярче, чем... чем... Она взмахом головы перебрасывает прядь волос через плечо и касается их щекой.
- Нежная...
Ее лицо вздрагивает, она торопится, ах, она так хочет успеть, она знает, как доставить себе - другой? - наслаждение, где надавить, где только коснуться прохладными пальцами, она запрокидывает голову, прикрывает глаза, ее тело конвульсивно подергивается, между грудями течет струйка пота...
За мгновения до оргазма она успевает отдернуть руку, но не успевает сдержать протестующий стон.
- Нет, милая, нет, - она облизывает пересохшие губы, - нет, милая, подожди...
Рассеянный взгляд натыкается на огромные ножницы. Случайность? О нет, она сама положила их так, чтобы не искать слишком долго.
Прохладный металл скользит по пылающей коже в ложбинке грудей, она закусывает губы, ей и отдернуться хочется, и прижаться, это так... сладко...
Она вновь смотрит прямо в глаза своему отражению, и ей не по себе становится от их яркого блеска, а ножницы все скользят, нагреваясь...
Двумя пальцами она щипает себя за сосок, а потом надавливает и растягивает нежную кожу - большой тянет вверх, указательный вниз, кожа трескается, вместо молока текут капельки крови.
На ее лице наслаждение мешается с болью, хриплый шепот становится яростным:
- Ну давай же, я знаю, тебе это нравится, - ножницы щелкают, срезая кусочек кожи.
Брызги крови попадают на зеркало.
Она вскрикивает:
- Нет, нет, нет!...
И так нежно, так бережно стирает брызги с лица своего отражения...
Пальцы вновь начинают поглаживать кожу, но теперь за ними неотступно следуют лезвия, царапая, срезая кожу в самых чувствительных, самых нежных местах, кровь течет ручейками, она тихо смеется:
- Ах, Лили, я помню, как тебе это нравилось, хоть ты и просила меня перестать... Ах, Лили, я все помню...
Она направляет ножницы вниз и раздвигает ноги как можно сильнее, погружая их в себя -
- Ай!
- Что, сладкая, нравится?
Она с усилием разводит и снова смыкает лезвия где-то внутри у себя, и поток алой крови льется ей на руки, и, выронив ножницы, вопя от боли, она все-таки доводит себя до оргазма, а потом подползает к свитеру и прячет, прячет, прячет в него лицо и плачет, плачет, скулит от боли, потому что... потому что... она снова блондинка... потому что... потому что... могилу Лили чересчур хорошо охраняют... потому что... потому что... Люций сказал, что еще один скандал - и она ему не нужна... потому что так больно и ей-же Мерлину, больше она никому не нужна, никому, даже этой мертвой, мертвой, мертвой Лили...
Царапавшая полдня проблемка "не хочу-надо" изящно разрулилась. Заедем, поздравим, потреплемся и ночью будем уже дома. Аве Сибирям, ставящим рейсы на семь-с-копейками утра! Повод смотаться пораньше такой, что и не придерешься. Хотя это не значит, что визгу совсем не будет.*уныло*
Хочу сказку на ночь. Про Блэков. Но искать лениво, да и наверняка нет того, что нужно. Так что будем аккуратно и не дыша тыкать ту риддло-красивость. Дотыкав сегодняшнюю порцию Яда, конечно=)*на всякий случай, а то мало ли*
И даже голова не болит!*осторожно крутя оной в разные стороны и недоверчиво моргая*
Как обычно, на предмет поныть или поплеваться слов всегда даже больше, чем нужно - а когда все замечтательно и дже более чем, дар речи уходит куда-то в пампасы.
Я болею статистикой. Не той, половину которой честно проковырялась с темой по немецкому(долгие отрывы на мечтательные разглядывания стен, окон, того-что-за-окнами, бледно-зеленых(голубых? разных) волос ораторши не считаются). Не той, вторую половину которой промаршировала по переходам(коридорам и лестницам), передразнивая чужую гнусавость. Товарищи отъезжающие, вы еще отъезжаете? А мы уже от-летаем! Во сколько отлет до лета, предупредите заранее, ладно? Я только закончу пост (отстою на посту) и приду Нет, не той. Совсем другой, чистым цифрам. Теми, которые говорят, что на все 17 075 400 интересных самых-самых много. На 178 200 - достаточно. На 95 500 - несколько. Не больше.
Отравлена статистикой. Именно поэтому я не верю в местные проекты.