Прирученный
by Ivy Blossom

Фэндом: Хроники Нарнии
Жанр: драма, романс, слэш
Персонажи: Бахус/Эдмунд
Рейтинг: R
Дисклеймер: Нарния принадлежит К.С.Льюису. Я всего лишь заполняю пробелы.
Саммари: Сиквел к Рахат-Лукуму, воспоминания Бахуса о временах, предшествовавших исчезновению Питер, Сьюзен, Эдмунда и Люси из Нарнии. Эта история о том, что Эдмунд в Р-Л так и не смог отчетливо припомнить. Бахус, бессмертный, помнит все.

Бахус не понимал, что Эдмунд исчез, до тех пор, пока ночь не состарилась и небо не подернулось розовым по краям. Он танцевал с сатирами и наядами, пил вино из каменных чаш и снова танцевал, пока долину не окутала сонная тишина. До Эдмунда он бы свернулся между корней старого дерева, когда танцы закончились; он бы опустился на подушку из мха и дремал, пока солнце не поднялось бы высоко.

Однажды он сказал, что его нельзя приручить. Это было на большом празднике вечность назад, когда Эдмунд был все еще юн и дик. Они встречались на пирах и танцевали; мальчик-король был единственным человеком, кто всегда мог найти его в полумраке нарнианских лесов. Он слышал звук флейты Бахуса и мог идти мили на ее зов. И Бахус всегда приветствовал его вином и венком цветов.

- Я не человек, - сказал Бахус, когда язык Эдмунда, влажный от вина, скользнул вдоль его уха. Привкус ревности был в его объятиях и в том, как вспыхивали глаза короля и кривились губы, когда дриады тянулись к шкуре на бедрах Бахуса и отшвыривали ее прочь. – И никогда не стану домашним. Меня нельзя приручить так, как тебя.

Эдмунд рассмеялся.

- Я уже слышал такое, - сказал он, - И знаю, что это правда. Но я - человек, и не могу тебя не желать.

Бахус был очарован. Эдмунд казался его собратом, таким же диким, но угодившим когда-то не в то место и не в то время; словно волк, влюбившийся в лебедя. Невозможно. Но все же Бахус играл на флейте чуть громче, давал ногам отдохнуть в росистой траве и ждал, когда вдали раздадутся шаги Эдмунда, безошибочно выводящие его на нужную поляну. Он избавлял Эдмунда от одежды, усыпал цветами и поил вином столь густым и ароматным, что после него можно было не есть много дней. Он танцевали вдвоем в темноте, а затем любили друг друга до рассвета.

Через какое-то время Бахус начал следовать за Эдмундом в его дворец у моря. Он был красив, но Бахус не мог долго оставаться в палатах из камня. Он забирался в кровать Эдмунда, пробовал его на вкус и ласкал, пока тот не засыпал, а затем выбирался через окно прямо в объятия липы, росшей снаружи. Иногда он оставался там подремать, и листья и ветви оплетали его ноги.

Его нельзя было приручить; он не мог просыпаться, спеленатый хлопковыми простынями. Он не мог, как Эдмунд, разбирать одну стопку бумаги, усеянной иностранными письменами, за другой, а потом сидеть за столом и решать политические проблемы, развлекать сановников, вести переговоры с великанами, гномами и другими, еще более диковинными существами. Днем они говорили на разных языках и словно обитали в разных мирах.

В конце концов, так оно и оказалось, и между их мирами не было мостов; Эдмунд вернулся в то странное место, которые называл Англией. Место, в котором он был ребенком.

- Но здесь ты тоже был ребенком, - смеялся Бахус, смахивая с глаз короля темные пряди. Он помнил детство Эдмунда, и как тому было неуютно в собственном теле, словно в ставшей тесной одежде. Как на животе обозначилась дорожка волос, как плечи крепли и раздавались. Как глаза темнели, линия челюсти становилась тверже, а голос сильнее и глубже – как музыка, как шум леса. После этого даже его шепот казался Бахусу другим. Прежде он никогда не видел, как сын Адама взрослеет. Чем старше становился Эдмунд, тем больше времени он проводил в странном мире людей – мире, угнездившимся в самом сердце нарнианских лесов; мире политики, путешествий, встреч, исследований и войн. Эдмунд обрастал обязанностями по отношению к замку из камня.

Но все же Бахус взбирался по липе после заката, или оставлял листья на пути от главных ворот Кэр Параваля до комнат Эдмунда; в руках – бутылка вина и букет фиалок, на животе – следы от губ дриад. Какая-то часть души короля никогда не принадлежала этой каменной тюрьме, и она всегда откликалась на зов Бахуса.

Брат и сестры Эдмунда косились с неодобрением, но им ли было возражать? Люси оставалась верна своим фавнам, а Сьюзен никогда не могла устоять перед наядами с влажной, почти прозрачной кожей. Что до Питера, то их доблестный предводитель надежно хранил свои секреты, но Бахус слышал достаточно, чтобы понять – Эдмунд был, наверное, самым смирным из всей четверки. Может быть, именно это и привлекало Бахуса. Его уравновешенность. Его постоянство. Его ревность и преданность. Эдмунд был прекрасен и искренен, и Бахус никак не мог увидеть дно у этого кубка. В нем всегда оказывалось больше, чем он ожидал, и вскоре бог виноделия обнаружил, что с удовольствием ускользает со своих пирушек в постель Эдмунда, чтобы прижаться щекой к его груди и вдохнуть запах дыма и листьев. Человеческий запах. Такой особенный, такой смертный.

Ночи перед самым исчезновением они встречались в лесах между рекой и Фонарной Пустошью. Бахус прислонился к стволу старой ивы и играл на флейте. Эдмунд казался усталым, и Бахус это заметил. В конце концов, он был всего лишь человеком, а люди не живут вечно. Он уже не так юн, как раньше, его силы не были безграничны, и вся эта беготня по лесам мучила и утомляла его. Может быть, это было предостережением, знаком не смертности Эдмунда, а его чуждости этому миру и неотвратимого возвращения на родину. На мгновение Бахус поддался печали, смотря на Эдмунда и читая предопределенность, скрытую за пленкой пота на его лбу. Он отложил флейту, и Эдмунд упал в его объятия.

Бессмертное дыхание было неотъемлемой частью его притягательности, и Бахус знал это. Когда Эдмунд был с ним, он становился больше, чем просто человеком; он мог танцевать днями и ночами напролет с кубком вина в руке и дыханием Бахуса в легких. Если спеть нужную песню, на смену усталости и грусти Эдмунда приходили радость и покой. Они снова танцевали всю ночь, как прежде. Бахус обнял Эдмунда и прошептал на ухо:

- Ты, - мурлыкнул он, мягко и нежно, словно колыбельную, - Ты можешь приручить меня, если захочешь, - он поцеловал Эдмунда и вдохнул в него юность.

- Я не хочу, - ответил король тоже шепотом, - Я люблю тебя.

В любви смертных было что-то удивительное и вместе с тем нелепое. Для тех, кто умрет так скоро, они отдавались любви настолько яростно и полно, словно этим могли создать что-то, что останется после них. Как рудокопы ищут золото, чтобы отлить из него свое имя – имя, которое переживет их. Эдмунд любил его так жадно, что Бахус почти чувствовал, как живое золото брызжет, свиваясь на его животе в надпись: «Э. П. Любовь вечна». Он находил это невозможно приятным и иногда шептал эти слова вслух. Вечная любовь имела для Бахуса несколько иной смысл, чем для Эдмунда, но он шептал все равно.

Следующей ночью Эдмунд не пришел на праздник, но Бахус не удивился. Брат и сестры пригласили его на охоту за Белым Оленем. Бахус знал, что вернутся они наверняка поздно, и Эдмунд, наверное, будет слишком утомлен, чтобы слышать зов его флейты – так что он пошел один, и танцевал с кентаврами, кормил фавнов сливками и хлебом – танец изобилия для тех, кто никогда не будет знать ни в чем нужды.

Сегодня в танце ему чудилось напряжение: тревожная дрожь, фальшивая нота, повисшая в воздухе. Но Бахус продолжал танцевать, свирепо и неистово, целовал менад и не думал об Эдмунде. Впереди еще достаточно времени для смертного и его жадной любви, и не будет конца тем словам, что Бахус прошепчет, когда позже найдет его в каменном замке. Наяды увлекли Бахуса под воду, выцеловывая воздух из его легких и играя с волосами. Он был счастлив.

Бахус пробрался в комнаты Эдмунда перед самым рассветом, ожидая, что увидит его там, мирно спящего. Одна рука закинута за голову, простыни сбились к ногам, гладкая кожа так чиста и непорочна, и смертное сердце жарко бьется под пальцами. Он пришел с фиалками и вином, но кровать Эдмунда была пуста.

Утром новость обрушилась на страну ледяным дождем: Короли и Королевы исчезли.

Бахус не был человеком; его нельзя было приручить. Он был всего лишь бессмертным, и никакой великий лев не пересек море, чтобы объяснить ему это. Неделями он обшаривал леса, долины и холмы. Он ходил по горам и играл на флейте, надеясь, что Эдмунд услышит его и придет. Бахус накормил бы его, вернул здоровье, снова вдохнул жизнь. Даже если Эдмунд будет мертв, Бахус знал, как его воскресить; он носил с собой нож, и кровь почти кипела в жилах, готовая пролиться. Но он не нашел ни следа, ни эха, ни слуха. Он навестил старую дриаду, пророчицу; время от времени ее посещали видения, и Бахус не знал, к кому еще пойти.

- Да, он ушел, - сказала она, - Ушел к людям, - Бахус молча склонил голову. – Но он вернется, три раза: в первый раз он будет ребенком и не вспомнит тебя, во второй раз нога его не ступит на землю Нарнии. В третий раз король придет, и будет помнить, и будет любить тебя. Но это случится в конце времен.

Бахус всегда знал, что люди смертны, и что ему придется жить без Эдмунда. Он тысячи раз видел, как умирали те, кто любил и кого любили – таков был путь людей, и Бахус находил этот момент торжественным и печальным. Но Эдмунд был великим королем из преданий, и Бахус верил свято и без тени сомнения, что, когда он будет на смертном одре, Аслан придет и вернет ему молодость, и так будет снова и снова – так, что Эдмунд останется смертным, и вместе с тем будет жить вечно. Но он и представить не мог, что однажды Эдмунд просто исчезнет.

Старая дриада заметила его горе и предложила ему зелье. Кора ивы и анемон, кровь оборотня и льняное семя. Оно заставит его забыть, прогонит боль. Бахус принял бутылочку и унес с собой. Он пошел в Кэр Параваль, завернулся в простыни Эдмунда и уставился на зелье. Менады нашли его там несколько дней спустя; бутыль, разбитая, валялась на полу, и черная лужица растеклась между осколков. Бессмертные созданы, чтобы помнить, а не чтобы искать забвения.

Его шепот, наполненный теми безумными «люблю тебя», стал клятвой, которую он не мог нарушить. Любить вечно – тяжкий обет, но Бахус изо всех сил старался его выполнить. Он танцевал, пил вино и славил радость изобилия; он целовал менад и дриад, и занимался любовью с наядами, утянувшими его под воду. Но во сне он грезил о смертной плоти, фиалках и листьях липы, касающихся кожи. Он стал ребенком, навечно замершим на грани взросления – лицо по-прежнему хранило гладкость, а волосы – густоту и блеск. Иногда он сворачивался между корней старого дерева и играл на флейте, ожидая, когда в отдалении раздадутся шаги Эдмунда.

Бессмертные не считают лет.

вчера наткнулась у родителей по телеку на "лев-колдунья-платяной-шкаф"))

перевод кажется знакомым) хотя может, читала "рахат-лукум" как раз.

Чарли, а он где-то лежал стопро, так что может быть и видела) я думаю заново перевести "Рахат-лукум" и третью часть, но оно все равно не законченное, самую концовку автор так и не дописала(
с другой стороны, можно попробовать поныть ей куда-нибудь...

SwEv,
было бы клёво!